Какая-то высшая справедливость заключается в том, что люди, пережившие Великую Отечественную войну, с детства познавшие тяготы и лишения тех грозных лет, до глубокой старости сохраняют в себе удивительный запас доброты и оптимизма. Наверное, это и помогало многим из тех ветеранов, с кем довелось мне познакомиться за годы журналистской работы, до глубокой старости оставаться удивительно бодрыми, не по годам энергичными. Поэтому и жительница Семейкинского сельского поселения Шуйского района Валентина Яковлевна Малгина в свои девяносто шесть лет выглядит гораздо моложе и бодрее тех, кто вышел на пенсию лет на двадцать позднее её.
– Слышать только вот плохо стала, – посетовала при знакомстве Валентина Яковлевна. – Телевизор смотрю, а что говорят – не слышу, приходится громче включать.Я до ста лет прожить собираюсь, – с улыбкой говорит она. – На столетие буду гостей приглашать, приходите и вы!
Родилась я в деревне Высоково, – рассказывает она. – Это в пятнадцати километрах от Шуи. Деревня большая была, сорок домов. Было нас у мамы шестеро детей. В деревнях тогда у всех большие семьи были. Жили, как и все. Работали в колхозе. Перед самой войной призвали в армию среднего брата.
Служить он пошёл осенью сорокового года. Служил на Западной Украине в городе Борислав, на Львовщине. Последнее письмо от него получили в середине мая сорок первого года. Писал он, что лежит в госпитале, ему делали операцию, аппендицит вырезали. И больше мы от него не получили ни строчки. Уже после войны сестра случайно встретилась с мужиком из соседней деревни, и он рассказал, что был в плену в Германии и встретил в лагере нашего брата. А нам пришло извещение о том, что пропал без вести.
Старший брат тоже воевал, но он в сорок первом попал к партизанам и воевал в отряде на Брянщине до прихода наших. Домой он вернулся в начале сорок пятого по ранению. Было это зимой. Нам сообщили, что он приезжает в Шую. Надо было ехать встречать его. Тогда ведь не было ни машин, ни автобусов. Дали нам в колхозе лошадь, и мы с его женой поехали встречать на вокзал в Шую. А его забрал с вокзала знакомый из Орлихи. Вот мы на полпути до города и встретились. Он перед войной женился, жили в Иванове, было уже четверо детей. Когда его призвали, жена с детьми перебралась жить в деревню. Всё-таки здесь и её родители жили, и мы, вместе-то легче было. Две его старшие дочери-двойняшки умерли в первую военную зиму от скарлатины. После войны он с семьёй снова в Иваново вернулся.
Папу – ему было уже к пятидесяти годам — вместе с другими деревенскими мужиками, кого на войну не забрали, мобилизовали на трудовой фронт, а мы, пятнадцатилетние девчонки, летом и осенью работали в поле да на покосе наравне со взрослыми, а потом, осенью сорок первого, послали нас в Родники. Как говорили, там собирались строить военный аэродром, и нас послали корчевать пни. Представляете? Пятнадцатилетних девчонок — корчевать пни! Вручную, лом да лопата – вся механизация. Так до самых морозов там и работали. Вернулись домой, а с началом зимы стали отправлять нас на лесозаготовки. То в Лодыгино, то в Ермолино. Туда увезут на лошади, а обратно домой после того, как наряд выработаем, – пешком. Зимой, километров пятнадцать, а то и двадцать!
Работа была – здоровому мужику впору. Валили отмеченные деревья, обрубали сучки, собирали их, сжигали. Сваленные деревья пилили на дрова-метровку и укладывали в поленницы. И спрос с нас был, как со взрослых, и дневная норма была взрослая. Каждый день к концу рабочего дня приходил десятник – проверял, собраны ли сучки, замерял поленницы, и если дневную норму не выполнили – ругался, заставлял на следующий день отставание навёрстывать. Определяли нас на постой в какой-нибудь ближней деревне. В колхозе давали нам на время работы муки, мяса, тем и питались. Варили на всех или по очереди, или договаривались с хозяйкой дома, где жили. Придёшь из леса – сил хватает только поесть и вповалку прямо на полу лечь спать. А с рассветом опять на делянку. Вот так зиму и работали. Плохо было то, что за работу в колхозе нам трудодни начисляли, и на них потом выдавали и картошку, и зерно – словом всё, что колхоз за лето вырастил и произвёл. Не богато, но прожить можно было, а за работу в лесу трудодни не начислялись…
Слушая рассказ Валентины Яковлевны, невольно вспомнил, что рассказывал мне отец. Их «инвалидная бригада» – два инвалида войны и он, шестнадцатилетний мальчишка-сирота, заготавливали дрова в первую послевоенную зиму. Дневная норма была десять складочных кубометров в день на бригаду. А в бригаде на троих было четыре ноги да две деревяшки вместо протезов, шесть рук, поперечная пила да три топора…
– Вот так и работали, – продолжает свой рассказ Валентина Яковлевна. – Трудно, конечно, тяжело, но работали, не жаловались. Кому в то время легко было? Однажды зимой сорок второго приказали выделить людей для расчистки аэродрома от снега в Иваново. Председатель колхоза отправил нас – семерых девчонок. Напекли нам матери в дорогу колобушек, колхоз выделил лошадь, и поехали мы в Иваново. Приехали на аэродром. Определили нас на жительство в дом рядом с аэродромом. У хозяйки было трое детей. Мы уйдём на аэродром-то работать, приходим – ног под собой от усталости не чувствуем, только бы поесть да спать, глядим, а у нас колобушек-то чуть не вполовину убавилось. А нам, кроме этих домашних колобушек, и есть-то было нечего. На довольствие нас не поставили, никаких карточек не выдали, вообще ничего. Хозяйка, когда узнала, что её дети у нас колобушки съели, – в слёзы, давай детей ругать, а что их ругать-то, они ведь дети голодные, что с них спрашивать. Неделю отработали, а потом домашние запасы наши кончились, кормить нас никто не собирался. Что делать?! Отдохнули мы после работы немного, а в ночь пошли пешком домой.
Так я до конца войны в колхозе и работала. Летом на полевых работах, на покосе, зимой – куда пошлют, там и работали. В войну в колхозе хоть и тяжело, но всё-таки выжить можно было. Я уже говорила, что на трудодни колхозникам то горох, то овёс, то картошку давали, а в сорок пятом-сорок шестом годах на трудодни вообще ничего не давали. Выживали, кто как может. Я устроилась надомницей на шуйскую строчевышивальную фабрику. День в колхозе отработаешь, а вечером приходишь домой и садишься вышивать, пока не уснёшь. На фабрике, если задание выполняешь, давали рабочую хлебную карточку и деньги платили. Тем и жили.
В сорок седьмом году всей семьёй переехали в город. Устроиться на работу в городе не получилось, поэтому мы с сёстрами пошли работать в Юрчаковский колхоз. Со строчевышивальной фабрики я к тому времени ушла – выполнять задание просто сил не хватало, а если не полностью выполнил, то не давали ни карточек, ни денег. Конечно, хотелось найти работу в городе, но уйти из колхоза в то время было непросто. Трудовых книжек у колхозников не было, а без трудовой на работу не брали. Моя старшая сестра, не спрашивая разрешения председателя колхоза, как-то договорилась и пошла работать на стройку. Строителям тогда уже начали давать квартиры в городе, она тоже рассчитывала заработать квартиру и перебраться жить и работать в Шую, но не тут-то было. Правление колхоза, когда узнало о том, что она работает в городе, подало на неё в суд, и пришлось ей уволиться и вернуться в колхоз. Мы, чтобы получить трудовые книжки, пошли работать на торфопредприятие. Работали на болоте в Яскино. Тем, кто полный сезон отработает, выдавали трудовые книжки. Отработала я сезон, получила трудовую книжку и пошла работать на утильную базу. Там была ватная фабрика, ещё какая-то, а мы, трое девчонок, вручную вили из пакли верёвки. В пятьдесят первом там открылась швейная фабрика, и я перешла работать швеёй и проработала там девятнадцать лет.
Рассказ о жизни Валентины Яковлевны — это рассказ о том, как жила страна в годы войны, как восстанавливалась из разрухи в первые послевоенные годы. Это они, семнадцати-восемнадцатилетние девчонки, вместо того, чтобы бегать на танцы и в кино, весь световой день работали в поле, а вечером при неровном, мерцающем свете керосиновых ламп выполняли надомную работу. Из такого вот, казалось бы, незаметного труда наших отцов и матерей, как из кирпичиков, складывалось величие, могущество и богатство нашей Родины. Знать и помнить об этом – долг каждого из нас.
– На швейной фабрике в пятидесятые годы уже полегче было, – неторопливо продолжает Валентина Яковлевна. – К тому времени уже и карточки отменили, и зарплату платили регулярно. Хотя по нынешним меркам зарплата у нас была мизерная. Я, когда на пенсию вышла, стала собирать справки, чтобы мне перерасчёт пенсии сделали. Так когда я принесла справку о зарплате на швейной фабрике, работники собеса не поверили. «Как же вы на такие деньги выжить-то смогли?» — спрашивают.
Проработала на швейной фабрике до семидесятого года, а потом вынуждена была уйти. Из-за постоянного сидения за швейной машинкой начал очень сильно болеть желудок. Пошла в больницу, и врач посоветовал сменить работу. В том же семидесятом году перешла я работать пекарем в столовую – бывшую «Крестьянку», где и работала до самого выхода на пенсию. Но сидеть дома не смогла. Не в моём характере, скучно. Пошла работать в охрану на «Малую Красную фабрику» и работала до семидесяти двух лет. Может, и дольше проработала бы, но это был конец девяностых – и молодым-то работы не было, не то что пенсионерам.
Всякое в жизни было. И трудно, и голодно, но жили. Растили детей, и жизни радоваться умели, на трудности не жаловались.
Что можно добавить к этим простым словам?
Спасибо вам, дорогие наши старики, за то, что вы есть, за труд ваш, за жизнь вашу. Живите долго на радость детям и внукам.
Олег НАЗАРОВ